Образование есть главный институт общества, созидающий нравственное и тем самым само общество. Современность ничтожит нравственное, ставя существование на грань расчеловечивания; исключает нравственное из образования, делая его институтом без-нравственного, т.е. институтом, из которого выведено нравственное. Нравственное как таковое отлично от морали, этики, ценностей. Оно дает внутреннее основание человеческому существу брать себе имя «человек». Образованию предстоит переопределить себя, чтобы стать институтом нравственного. Для выявления подходов к нравственному преобразованию образования в статье с философских позиций проведено разделение понятий «духовное» и «нравственное», «личность» и «человек». Неопределенность нравственного представлена как фундаментальный вопрос, стоящий перед образованием современности. Раскрыты причины роста неопределенности нравственного, обозначенные посредством категорий непроницаемости, поддельности, затаенности, диффузности, изворотливости. В качестве образовательного инструмента преодоления неопределенности нравственного рассмотрено испытание нравственного. Сказано о дидактических методах испытания нравственного, управлении этическими рисками и нюансированном подходе к этическим дилеммам, лежащих в основе искусства нравственного. Отражена роль испытания нравственного в обретении опыта предвидения при различении добра и зла, формировании экзистенциального центра личности. Нравственный долг образования определен как воспитание человечности; затронуты вопросы нравственной меры и преодоления антропоцентризма личности. Показано, что переопределение российского образования в отношении нравственного и человечности должно быть основано на национальной культуре. Даны примеры разительного отличия российской культуры от западной в отношении образования, вытеснения нравственного из отечественного образования, внедренными в него западными образцами. Рассмотрено негативное влияние ЕГЭ на нравственность в российском образовании, его творческую функцию и научно-технологическое развитие страны. Обосновано, что культивирование человеческого начала должно стать основной задачей отечественного образования.

Диалектический метод Гегеля, составляющий основу его философской системы, остается предметом разнообразных интерпретаций. Принято считать, что, согласно гегелевской философии, рассудок фиксирует противоречия как нечто самостоятельное и конечное, а разум диалектически снимает эти противоречия, выявляя их внутреннюю взаимосвязь и переход друг в друга. Однако остается открытым вопрос о том, как именно, согласно Гегелю, происходит этот переход. В данной статье рассматривается фундаментальная проблема гегелевской философии – отношение рассудка и разума – путем анализа гегелевской трактовки отношения конечности и бесконечности. Результатом этого анализа становится определение понятия истинной бесконечности, а сам анализ оказывается применением и модельной интерпретацией последовательности того, что Гегель называет тремя моментами логического: 1) «абстрактное, или рассудочное»; 2) «диалектическое, или отрицательно-разумное»; 3) «спекулятивное, или положительно-разумное». Эти моменты – этапы, на которых должно развернуться понимание того, что истинно действительно. Именно они определяют понятие и специфическую форму аргументации гегелевской философии. Постижение истинно действительного возникает из критики того, как обыденное, дофилософское сознание, или то, что Гегель называет рассудком, осознает понятия конечного и бесконечного. Рассудок понимает их, с одной стороны, как отдельные и взаимоисключающие сферы, с другой – таким образом, что необходимо выйти за пределы сферы конечного к бесконечному как подлинно истинному и постоянному. Поскольку бесконечное мыслится как предел конечного, постольку бесконечное предстает как нечто конечное, за которое стремится выйти рассудок; то, к чему выходит рассудок, – это снова бесконечное, которое, однако, есть лишь предел конечного, за которое снова стремится выйти рассудок. Тем самым рассудок ввергается в бесконечный прогресс. Гегелевский анализ выявляет понятийный дефицит рассудка, который заключается в неспособности уловить истинную связь между понятиями конечного и бесконечного под руководством особого понятия самореферентного отрицания, определяющего логическую структуру понятия истинной бесконечности.

В статье анализируется рецепция кантовских идей в контексте теоретической модели влиятельного современного французского философа. В современной философской ситуации обращение к имени Канта со стороны различных исследователей оправдано, как правило, мотивами и историческими, и теоретическими. Профессор Фредерик Вормс, директор Эколь Нормаль, не будучи кантианцем, стремится отшлифовать образы рисуемых им мыслителей и эпох с помощью тончайших деталей, в системе которых имени Канта отведено важное место. Так, период французской истории философии, связанный с проблемой духа, он иллюстрирует, среди прочего, обращением к наследию А. Бергсона. Вормс ненавязчиво развертывает бергсонианскую вселенную, зачастую апеллируя к идеям Канта: в частности, поясняет бергсоновскую концепцию опыта через оппозицию критицизму как стремлению ограничиться только возможным опытом, указывает на расхождение в трактовке пространства двумя мыслителями. Обсуждая проблему экзистенции в истории философии, Вормс противопоставляет Канта и Сартра. Неслучайно лидер экзистенциализма называет один из своих главнейших трудов «Критикой диалектического разума». Согласно Вормсу, он не пародирует предшественника, но предпринимает в духе критицизма проект, внутри которого при обращении к предметам невозможно обойтись без анализа субъекта. Если Кант отвергал познаваемость вещи в себе, то Сартр стремился обойтись без навязываемых некой необходимостью исторических законов, поглощающих всякую возможность свободы. Обращаясь к современным тенденциям, спорам в философской среде, Вормс подчеркивает важность нового прочтения классических текстов, которые в изменившихся условиях могут порождать неожиданные и одновременно плодотворные ассоциации и гипотезы. В подобных условиях наследие Канта оказывается как источником творческого вдохновения, востребованных временем авторитетных концепций, так и объектом критической рефлексии.

Статья посвящена проблеме мышления животных, которая осталась нерешенной в философии Канта. Размышляя над чувственностью животных, Кант предполагает, что у них есть созерцания, представления и ощущения, но нет рассудка и разума. Он критикует картезианское убеждение о животном-автомате и берет животных под защиту «косвенного долга» в «Метафизике нравов». Однако в «Антропологии» Кант приравнивает животных к вещам, сближаясь с картезианством, и утверждает, что с животными можно обходиться по своему усмотрению. В статье предпринимается попытка объяснения причин этой трансформации взглядов. Утверждается, что решение о сближении животных с вещами могло помочь преодолеть ряд проблем, которые возникают, если включить в антропоцентричную систему Канта нечеловеческих агентов. Современное кантоведение преодолевает картезианство и работает с докритическим и критическим Кантом в контексте актуальных исследований, подтверждающих наличие как минимум чувственности у животных. Дискуссия об их когнитивном статусе встраивается в спор о концептуализме и нон-концептуализме у Канта. В статье утверждается, что, несмотря на склонность к концептуализму в отношении человека, Кант допускает нон-концептуализм, когда говорит о животных. Аргументация в защиту этого тезиса предлагается на основании оригинальных текстов Канта, а также моделей Дж. Хаттона, Л. Эллайс и Л. Стивенсона. Допущение нон-концептуалистских типов восприятия позволяет предположить, что в основе чувственных созерцаний животных может находиться только пространство без времени. В рамках кантовской философии нельзя последовательно отстаивать такие подходы в отношении человеческого восприятия. Однако кантовская теория демонстрирует потенциал к включению в нее новых нечеловеческих типов внепонятийной осведомленности, и разработки в этой области оказываются перспективными в контексте эпистемологии, метафизики и этики.

Статья посвящена метафизическому учению священника Павла Флоренского о символах как основе его религиозно-философского мировоззрения. Автором исследован символизм П.А. Флоренского на примере его воспоминаний и нескольких философских работ 1918–1922 годов («Философия культа», «У водоразделов мысли»). «Конкретная метафизика» и оригинальное понимание платонизма рождаются у Флоренского на основе личного опыта и духовных поисков истины. В статье рассмотрены его идейные и дружеские связи с символистами, точки пересечения и расхождения с А. Белым в ранний период становления Флоренского как мыслителя (1904–1905), неудачная попытка диалога с Д.С. Мережковским, сближение и общение с Вяч.И. Ивановым. Увлечение литературным символизмом стало импульсом для дальнейших исследований Флоренского в области религиозных символов. В поздний период он изучал символы как важную часть культа, культуры, метафизики и философии, т.е. как универсальные идеи, непосредственно влияющие на человека, его жизнь и сознание. По мнению Флоренского, символы в самом высшем и чистом виде даны в религиозном культе, в таинствах, система которых подробно описана в «Философии культа». Он полагал, что таинства образуют процесс взаимодействия между высшей реальностью и земной действительностью, связь между жизненными явлениями и их «абсолютным корнем»: «естественное» переходит в «сверхъестественное». Автор обосновывает, что в «Философии культа», разработав «дедукцию семи таинств», Флоренский представил свою последнюю версию символизма, основанную на метафизической интерпретации религиозных символов. 

Статья посвящена проблеме определения характера исторического мировоззрения П.А. Флоренского. Проанализировано содержание многолетней дискуссии об особенностях исторического восприятия мыслителя. Сформулированы возражения традиционным представлениям о его «внеисторичности». Исторические идеи Флоренского рассматриваются в контексте русской религиозно-философской мысли рубежа XIX–XX столетий, соотносятся с такими концептами, как история эмпирическая и сверхвременнáя, имманентная и трансцендентная, «история-факт» и «история-проект», катастрофичность истории, конец истории, другая история. Выявляется родство этой умственной традиции с идеями Ф. Шеллинга об истории как развертывании человеческой свободы в бессознательном единстве с откровением бесконечного духа. Показаны особенности предложенной Флоренским методологии исторического познания в ее внутренней связи с учением мыслителя о дискретности, антиномичности и энтропийном процессе как универсальных принципах бытия. Рассмотрена смысловая модель «единичное-общее» как важный элемент исторического познания. Прослеживается связь исторических воззрений Флоренского с его культурфилософскими и политическими представлениями, в частности с учением об имманентных ритмах культуры и о двух принципах построения государства. Обосновывается, что история, по Флоренскому, есть не процесс, а состояние, сверхвременное выражение народного духа. Это интуитивно познаваемое явление, целостный образ, пребывающий во времени: история опровергает заданность и строгую определенность, она характеризуется цельностью в многообразии, родовой памятью, укорененностью в прошлом и ощущением энтелехийных перспектив будущего. Научное познание истории возможно и необходимо, но, по убеждению Флоренского, в отрыве от религиозного опыта оно не даст положительных результатов.

В статье исследуется своеобразие русской философской мысли о музыке. Охватывая богатую историю с XV века до наших дней, автор показывает, как русские философы и мыслители последовательно рассматривали музыку в качестве средства спасения человека. Статья начинается с ранних идей Нила Сорского о «молитвенном пении» и переходит к анализу философии музыки таких мыслителей, как Григорий Сковорода, Владимир Одоевский, Павел Флоренский, Алексей Лосев, Николай Лосский, Иван Лапшин и Евгений Трубецкой. Автор также предлагает собственную модель философии музыки. В статье исследуется, как русские философы связывали понимание музыки с православной религиозной традицией, в частности с исихазмом. Подчеркивается тенденция в русской философии рассматривать музыку не просто как эстетическое явление, но как средство преображения человека, предвосхищающее его встречу с Богом. Освещаются уникальные концепции, разработанные в рамках этой традиции, такие как идея Сковороды о Симфонии как проявлении космической гармонии и теория Одоевского о живящем и мертвящем началах в музыке. Предложенная автором модель, получившая название «Новая синергетическая философия музыки», обобщает концепции русской философии музыки. Представляя идеи русских философов о музыке, статья способствует более глубокому пониманию основ русской ментальности, что особенно ценно в наше время.

В статье анализируются материалы второго тома антологии «С.Н. Булгаков: pro et contra», в котором представлены тексты философа и исследования его трудов периода эмиграции (1923–1944). Проанализированы статьи различных авторов, их точки зрения и исследовательские подходы к философскому и богословскому наследию С.Н. Булгакова. Центральная тема анализа – софиология, ее связь с христианской философией и православным богословием. Одни исследователи пытаются предложить новые подходы к пониманию софиологии, другие предпочитают рассматривать ее в общем историческом и философском контексте эпохи, в которой жил Булгаков. Авторы изучают наследие Булгакова в контексте политики (А.П. Козырев), противоречий между разными богословскими школами в эмиграции (Д.А. Крылов, С.С. Хоружий), персонологии (А.Ф. Управителев), богословия личности (епископ Мефодий (Зинковский), епископ Кирилл (Зинковский)), философии истории (П.Б. Михайлов) и т.д. По мнению автора статьи, важная тема в исследовании софиологии – это соотношение философии и богословия в трудах Булгакова. Сочетание философских и богословских идей привело к ряду противоречий, которые получили противоположные оценки исследователей. С.С. Хоружий считал софиологию интересным опытом, который, однако, больше не актуален для современности. Иеромонах Тихон (Васильев) доказывает, что недостатками Булгакова являются совмещение философии и богословия в построении «философии троичности» и утверждение о том, что «догмат имеет философский смысл». В целом новый том антологии «С.Н. Булгаков: pro et contra» дает представление о современном этапе в изучении философского и богословского мировоззрения мыслителя и многообразии исследовательских точек зрения на софиологию.