В статье рассматривается внутреннее единство философии и художественного творчества (литературного и поэтического) в качестве генетического кода отечественной культуры. Особенности последнего автор связывает со способом русского философствования, которое исходит в своих построениях из единства понятийного и образного отражения мира как необходимого условия его адекватного постижения. Автор обращается к истории философской рефлексии этой проблемы, имевшей место в литературной критике и русской философии XIX–XX вв. (В.Ф. Саводник, П.П. Перцов, И.А. Ильин, В.В. Зеньковский, Вл. Соловьев, С.Л. Франк). Отдельным предметом рассмотрения в статье стал жанр «философия-поэзия», оформившийся в эпоху Золотого века отечественной культуры, в рамках которого поэзия через свою метафизику, систему художественных образов, интуиций и символов раскрывала общечеловеческие смыслы бытия (Е.А. Баратынский, Ф.И. Тютчев, А.А. Фет, Вл. Соловьев). Автор отмечает трансформации, происшедшие в ее смысловом и образно-символическом поле в ответ на вызовы XX в. (К.Д. Бальмонт, А. Белый, А.А. Блок, В.Я. Брюсов, М.А. Волошин, Ф.К. Сологуб, Д.С. Мережковский), обозначившие последующее сближение поэзии с философской антропологией (А.А. Ахматова, Б.Л. Пастернак, М.В. Цветаева, В.Т. Шаламов). В статье показано, что и сегодня смысловое созвучие картин мира, создаваемых философом и поэтом, остается их исходным основанием, свидетельствуя о дополняемости философского и художественного творчества как константы человеческого отношения к миру, заложенной в него природой человека – существа думающего и чувствующего, постигающего мир, отрицая или принимая его, разумом и сердцем.

Философствующая отечественная литература не претендует на рациональное знание, получаемое таким образом и в той форме, в какой это знание производит наука, преследующая цель познания действительности, т.е. выработки знаний, их систематизации и последующего применения на практике. Как правило, литература имеет дело с уникальными проявлениями реальности, работает с ними всякий раз особым образом и в результате получает субъективный, ненаучный, но тем не менее значимый для познания продукт. Такая литература, являющаяся особым способом философствования, который может быть назван «художественной философией», не подчиняется никаким объективным законам научного познания. По слову Пушкина, «драматического писателя надо судить по законам, им самим над собою признанным», т.е. созданным. Что же представляет собой методология философствующей литературы? Отвечать на этот вопрос – значит обратиться к исследованию способов творения, которые изобрели и применили выдающиеся писатели-мыслители ХIХ–ХХ столетий. Среди них: догадка; типы авторской интуиции; авторское высказывание как образ, как идея и как целостное, высказывание итожащее; авторская позиция; авторская фантазия; авторское формулирование философских проблем или авторский выход на аутентичную философскую проблематику; авторский национальный окрас философствования; методы «сквозной идеи и сквозного героя», «интерпретации и оценки». Среди обилия текстов многих философствующих писателей в отечественной философии литературы в статье в качестве примеров взяты отдельные произведения М.Ю. Лермонтова, И.С. Тургенева, А.М. Горького, А.П. Платонова и Б.Л. Пастернака.

В статье наука и поэзия, научное и поэтическое творчество рассматриваются как часть человеческой культуры. Показывается, что оба эти вида деятельности несут когнитивную нагрузку. При этом если тезис о когнитивной нагрузке науки как культурного явления не вызывает сомнения, то связь искусства с познанием не так очевидна. Тем более она нуждается в экспликации. Поэзия и поэтическое рассматривается здесь как культурные явления, имеющие непосредственное отношение к познанию, к когнитивной составляющей человеческой деятельности. Проведено сравнение поэзии и науки по признакам их непосредственного отношения к эмоциональной среде человеческого существования и испытываемых субъектом познания экзистенциальных ощущений. Показана эвристичность понятия интеллектуальной эмоции, вводимого членами Харьковской лингвистической школы для анализа познавательной деятельности человека в культуре. С точки зрения экзистенциальных ощущений рассмотрены состояния сознания субъекта как научной, так и поэтической деятельности. Особое внимание уделено анализу апперцепции сложных поэтических содержаний сознания субъекта поэтической деятельности, каковым является как автор поэтического произведения, так и читательинтерпретатор как его со-автор. Обращаясь к взглядам Э. Гуссерля и А. Бергсона, а также взглядам членов Харьковской лингвистической школы, мы рассматриваем теоретико-познавательный аспект поэтического творчества. В данной статье мы делаем выводы о целостном восприятии человеком знания, которое не только апперципируется умом человека, но затрагивает его эмоциональную сферу. Мы показали (вслед за последователями А.А. Потебни – Харьковской лингвистической школой), что существуют интеллектуальные эмоции, задействованные сознанием человека, решающего сложную научную или философскую задачу, а также воспринимающего поэтическое произведение, имеющее когнитивный аспект. Мы также сделали вывод о значительной когнитивной нагрузке экзистенциальных эмоций и ощущений, возникающих у субъекта познания в связи с его познавательной деятельностью. При этом познание может быть как научным или философским, так и поэтическим, в котором экзистенциальные аспекты проявляются более явно.

В статье анализируются методы (формально-логический и диалектический), наложением которых друг на друга Андрей Платонов создает уникальный стиль изложения единственного полностью завершенного романа «Чевенгур», смысл которого в том, чтобы обнаружить способ построения утопического общества, коммунизма, который после пролетарской революции 1917 г. стал определять в качестве теории или возможного социального действа планетарную жизнь. Особая роль в прояснении этих методов принадлежит идее наблюдателя, или, как иногда называет его Платонов, надзирателя. В 20-е гг. ХХ в. эта идея разворачивалась интенсивно, она, с одной стороны, показывает функционирование некоего знания о мире, а с другой через него как в зеркале отражаются проблемы, которые ставит человек, пытаясь по-новому решить собственные задачи. Наблюдатель центр универсума, куда стекаются все информационные потоки; именно он оценивает внутреннюю и внешнюю свободу конструируемого события. Изначальная цель романа «Чевенгур» – показать метод построения коммунистической утопии, т.е. общества, которому в действительности не оказывается места. Только в этой ситуации отсутствия, по Платонову, наступает свободомыслие. Это парадоксальное утверждение рождено в убежденности, что не просто коммунизм конец истории, но что сознание – именно и только исторично, а история именно такова, какой ее представили творцы коммунистической идеи Маркс и Ленин, – шествующей от одной формации к другой, способствующей «Обновлению Союзной Земли», поскольку «настала эпоха технических революций», отрицающая свободомыслие, но признающая «заботливую мысль об улучшении техники для жизни».

В статье предпринята попытка анализа творчества Андрея Платонова с позиций признания его литературного наследия как выражения некоего философски целостного послания. С этой точки зрения исследуется гипотеза, согласно которой в платоновских произведениях роль центральной идеи принадлежит тезису о кризисе индивидуализма и возрождении коллективистского начала в современной ему России (позже этот процесс получил название «ионизации» общества). В этой связи первым объектом изучения стало преобладающее отношение к гениальности Платонова как характеристике, основанной на уникальности художественного языка писателя; показано, что язык Платонова обслуживает более общие понятия, чем те, которые способны выявить в его работах собственно филологические исследования. Развивается мысль о соразмерности духовного мира писателя структуре философского постижения феномена европейского модерна, конкретней – представлениям о стадиях развития современного общества. Эта часть исследования приводит к выводу о том, что развиваемая Платоновым тема «ионизации» органично дополняет выдвинутую в ХХ в. теорию европейского развития – от «индивидуализации» к «атомизации» («массовизации») общества. Соответственно, творческий импульс писателя в огромной степени подпитывается жаждой восстановления утраченной социальности, что отнюдь не делает его мечтателем-утопистом. В его произведениях «ионизация» социума представлена как важная часть культурно-политической динамики постреволюционного общества (индивидуализация – атомизация ионизация), показана во всем драматизме этого противоречивого процесса. И в этом ракурсе писатель остается актуальным участником философского дискурса о современности – не только отечественной, но и общеевропейской.

В статье рассматривается проблема всеобщего базового дохода (регулярная денежная выплата «каждому человеку безотносительно к уровню его нуждаемости или занятости»). Автор считает, что именно эта тема может стать одной из главных для социально-философских исследований. Отмечается, что хотя проблема волнует философов и ученых уже давно, особенно актуальной она стала лишь недавно за последние десять лет. Называются причины: эксперименты по введению всеобщего базового дохода в западных странах; усугубление автоматизации и технологизации; трансформация экономики, которая все больше и больше приобретает прекарный характер. Автор отмечает, что тема всеобщего базового дохода стала актуальной даже в отечественной науке, однако не в социальной философии, как на Западе, но преимущественно в экономике. Утверждается, что поскольку дискуссия о базовом доходе в экономическом измерении уже состоялась, ее необходимо развернуть и в социально-философском ракурсе. Для этого поднимаются вопросы, которые позволяют пролить свет на социально-философскую природу проблемы всеобщего базового дохода, – свобода, справедливость, социальное государство и т.д. Делается фокус на любопытных идеологических трансформациях, ставших возможными благодаря теме базового дохода. Во-первых, благодаря базовому доходу возникают новые идеологии, например, посткапитализм. Во-вторых, базовый доход сам по себе может считаться новой идеологией, представляющей собой синтез иных идеологических течений – либертарианство, феминизм, марксизм и т.д. В-третьих, посткапитализм, делающий упор на базовом доходе, открывает куда более значимые проблемы, чем замена труда и превращение всей людей в прекариат. Автор надеется, что этот текст послужит началом обсуждения темы в контексте социально-философского знания.

Статья обращается к одной из множества философских проблем, возникающих при обсуждении перспектив введения безусловного базового дохода. Автор полагает, что вопрос о будущем труда должен решаться посредством социально-философского рассмотрения. Аналитическая установка философского мышления может оказаться полезной при прогнозировании последствий реализации инициативы введения базового дохода. Статья исходит из предпосылки, что в XXI в. идея введения базового дохода превращается из утопического проекта в дорожную карту реальных мер. Экономическое благополучие, обеспеченное повсеместным внедрением технических средств, позволяет всерьеез планировать перевод многих работников, занятых в сфере обслуживания и нематериального производства, на базовый доход. Автор указывает, что в первую очередь необходимо оценить последствия подобной меры для самих людей. Традиционно капиталистическое общество выстраивалось вокруг нарратива упорного труда, который хорошо вознаграждается. Оппозиция труда и свободного времени сформировала модели потребления и жизненные стратегии нескольких поколений. В завершении статьи автор предлагает обдумать, не окажется ли, что, изъяв такой системообразующий элемент из общественной структуры, она сама окажется под угрозой. Может оказаться, что нацеленная на изменение общества в лучшую сторону инициатива, на деле обернется личной катастрофой для многих людей, которые не смогут найти себе применения в новом мире, который не выстраивается вокруг труда. Помимо прочего автор отмечает, что современный капитализм, который актуализирует идею базового дохода, упраздняет саму возможность выбора для человека. Практически любая его деятельность превращается в отчуждаемый труд.

Статья посвящена возможной роли всеобщего базового дохода в трансформациях опыта в гендерной и возрастной плоскостях. Всеобщий базовый доход особенно активно обсуждается в последние десятилетия, водоразделом в этой дискуссии являются антропологические и психологические представления о человеке. Но независимо от позиции, распространенной тональностью отношения к идее базового дохода является императив «надо экспериментировать». Пристальный интерес к всеобщему базовому доходу обусловлен тем, что он грозит изменить «родовую» для человека ситуацию конечности ресурсов и необходимости трудиться. Тем самым он способен изменить опыт того, что значит быть тем или иным индивидом. Поскольку всеобщий базовый доход позволяет отделить труд от дохода, есть вероятность, что его введение вернет ценность ныне стигматизируемому или обесцениваемому труду, например, уходу за детьми и пожилыми или домашнему труду. Благодаря этому возможно перераспределение опыта в гендерной плоскости: забота и уход, аффективная связь и чуткость могут стать общим делом родителей, а не только матерей. Еще одно перераспределение опыта возможно в возрастной плоскости. Наряду с автоматизацией труда всеобщим процессом, который рано или поздно затронет все страны, является старение населения. Сейчас преобладают алармистские нарративы, представляющие это как угрозу и проблему. Во многом они основаны на устаревших представлениях о пожилом возрасте и о том, что значит быть пожилым. По сути, это взросление населения в целом. При надлежащей переоценке смысла и значимости пожилого возраста внедрение базового дохода могло бы создать материальные условия для масштабной передачи опыта от пожилых более молодым – впервые со времен традиционных обществ.

В статье проведен анализ особенностей трех основных моделей социального государства: германской, североевропейской и англосаксонской. К анализу указанных моделей автор обращается в связи с тем, что, во-первых, проблематика социального государства в мире вновь выходит на первый план, а во-вторых, в связи с этим социальное развитие в наиболее развитых странах и в будущем станет во многом определяться теми ценностями и поведенческими моделями, которые заложены в трех основных вариантах социального государства в Европе. В то же время, как показано в статье, социальное государство в Европе имеет важные страновые особенности. Германская модель характеризуется акцентом на поддержание социально-экономического статуса индивида – это консервативная модель. Североевропейская модель основана на принципах всеобщего равенства и универсализма это социал-демократическая модель. И англосаксонская модель, основанная на низкой роли государства, большом значении гражданского общества и поддержке нуждающихся, – это либеральная модель. Несмотря на значительные отличия, как показано в статье, все эти модели характеризуются стремлением реализовать компромиссные начала, найти некую «золотую середину», что обусловливает их высокую эффективность. С точки зрения автора, ключевые черты Европейской социальной модели, объединяющей указанные три, – уважение прав и человеческого достоинства, идеи равенства и солидарности, социального и политического компромисса и выбора эволюционного пути развития. По мнению автора, эти особенности составляют главное отличие европейской модели от того, что характеризует политическую культуру России, с ее максимализмом и стремлением к крайностям. Автор полагает, что социальный опыт Европы – это то, к чему необходимо обращаться сегодня в российских условиях и что может быть необыкновенно ценным для нас.