В статье ставится вопрос о духовной составляющей революционной ситуации, породившей Октябрь 1917 г., акцентируется внимание на социально-философской интерпретации идеи революции. Автор показывает, что последняя выдвигает на первый план анализа феномен револю-ции в качестве «точки бифуркации» исторического процесса, ставящей человека в ситуацию выбора одного из предлагаемых историей направ-лений общественного развития. В рамках такого подхода анализ революционной ситуации предполагает ее соотнесение с культурно-духовным контекстом эпохи (особенностями национального самосознания, образо-вательным уровнем масс, превалирующими в обществе мировоззренческими идеями т.д.). В этой связи автор обращается к отечественной философии истории второй половины XIX - начала XX вв, показывая, в каком теоретическом контексте ею рассматривались вопросы о свободе, насилии, революционной ломке, реформах, волюнтаризме, революционном терроре. В статье акцентируется сопряженность толкования этих вопросов с политической направленностью октябрьского восстания и с последовавшими за ним преобразованиями в системе власти и социально-экономической структуре российского общества. Отдельно автор ставит вопрос, в какой мере культурно-духовный и политический опыт российского демократического движения повлиял на характер и способы революционных преобразований. Автор обосновывает тезис, что последние адекватно «ложатся» только на подготовленное к ним сознание масс и претендующей на политическое руководство оппозиции; автор анализирует ситуацию, свидетельствующую, что к началу XX в. очевидным стал факт полярности существовавших точек зрения на социальный смысл ожидаемой революции и раскола демократического движения.

В статье рассматривается несколько взаимозависимых вопросов, прежде всего, философско-методологического характера. Среди них такие, как изучение изменения оценки революционного процесса в целом и его проявлений в частности; причины и следствия возникновения обновленных версий происходившего век назад, а также влияние этих инноваций на традиционные схемы представления о революции как таковой. В центре внимания автора находится также сравнительный анализ научного, философского, художественного и мифологического способов восприятия революционных событий с целью осмысления возможностей их более или менее тесного взаимопроникновения в ходе первичной и современ-ной мифологизации российской революции 1917 г., а также любых других радикальных движений народных масс. Для достижения этих целей в статье ставятся методологические вопросы, решение которых вскрывает особенности упомянутых форм общественного сознания и прежде всего мифологии. В частности, исследуются способы мифологического освоения окружающего мира, опирающиеся на эмоциональные средства видения в ущерб рациональным (в силу низкого уровня интеллектуального развития массового сознания). Большое значение придается и рассмотрению так называемой «перевернутой логики» и «превращенного созна-ния», обязанных своим существованием различным видам отчуждения, возникающего между субъектом и объектом отражения реальности. Кроме того, обнаруживается некий иррациональный слой мифотворческой практики, потребность в котором сохраняется даже в условиях развитого рационального мышления. И, наконец, последнее по порядку (но не по значимости) обстоятельство состоит в том, что мифология совмещает в себе ценностный срез познавательного процесса с известной долей объективности.

Объект исследования - возникшее на стыке веков понятие постсовременной империи. Цель проведенного анализа - показать, что поиск политико-философских средств изучения «пост-империи» выделяет понятие суверенности как релевантный способ описания соответствующего проблемного поля. Отсюда гипотеза: герменевтически проанализированный опыт России как разновидности пост-империи служит понятийным опосредованием для восприятия идентичности субъектов современной политики. Притязания государств на статус суверенных политических образований заставляют переносить внимание с классических определений суверенитета на близкое, но не тождественное им понятие суверенности. Под суверенностью понимается способность государства к выполнению трех взаимосвязанных функций (символическая репрезентация - политическая мобилизация - демократическая правительственность), реализуемая путем, уникальным для каждого политического субъекта. Высказывается предположение, что для современной России оптимальным «контекстом» поддержания состояния суверенности является статус постсовременной империи. Отнесение империй этого типа к пост-современности указывает на уникальный характер данного культурно-политического образования, индивидуальную неповторимость его внутренней структуры и истории его появления. Для «пост-имперской» России характерно сохранение преемственности с предшествующими формами российской «имперскости»: во все исторические эпохи это были континентальные (неколониальные) империи, «империи без колониализма». В отличие от колониальных империй Нового времени, «рациональная» политика которых в странах третьего мира находилась в жесткой корреляции с идеологическим кредо «экономического человека», российское «имперское» самосознание доказало свою способность уживаться с либерализмом, социализмом и прочими идеологиями. Специфика российской «имперскости» придает ее идентичности цивилизационные черты.

Статья посвящена проблеме выявления специфики российской мен-тальности как социокультурного феномена. Геополитически располагаясь между Востоком и Западом, Россия представляет собой сложную смесь различных паттернов, проявляющихся в ее культурном ландшафте. Самобытные черты национального характера, сформировавшиеся под влиянием внешних и внутренних факторов и закрепившиеся в ходе исто-рического развития, наглядно проявляются в менталитете народа. Кризис национальной идентичности, связанный с процессами глобализации и возрастающими миграционными потоками, привел к появлению множественности идентификационных механизмов, посредством которых индивид определяет свое место в социокультурном пространстве. При всей самобытности российской цивилизации, она не может оставаться в стороне от культурных контактов и заимствований. Новые модели постсоветского хронотопа символизируют расщепление прежнего пространства, поэтому исследование трансгрессии картины мира, проявляющейся в специфике российского менталитета не просто актуально, а жизненно необходимо для понимания культурных ситуаций прошлого, переживания настоящего и прогнозирования будущего. С использованием культурно-исторического, культурно-антропологического и социально-философских подходов, авторы анализируют российскую ментальность и ее трансформацию в современном социокультурном пространстве. Авторским вкладом является выработка междисциплинарного исследовательского подхода, сочетающего анализ значи-мых характеристик российской культуры с ментальными установками сознания, направленными на доминирование эмоционального компонента в социальной практике, установкой на сакрализацию государственной власти и патернализм, с традиционализмом бытового уклада, открытостью к диалогу с другими культурами. Специфика российской менталь-ности выявляется с учетом онтологических и исторических оснований, выходя на современный уровень осмысления проблемы.

This article explores various approaches to the study of identity: psychological, sociological and cultural-historical studies, formulates generalized model of identity. Identity is a significant dependence of the means of formation and specific content of personal “I-concepts” on some higher-level identity model controlled not by local interactions and individual subjects but by macro factors. dynamic bimodal structure and includes the mechanism of constant maintenance of integrity, the unity of our self, in spite of its bimodal bifurcation.

Исследование посвящено проблеме идентификации и идентичности в цифровом киберфизическом мире, где персональные и групповые идентификаторы (ID) субъектов и материальных вещей (объектов) играют все более значительную роль во включении их в эмерджентные социотехни-ческие системы и сети. Разрабатывается этическое человекоцентричное видение антропологии и социальной философии в ситуации диктатуры идентификаторов. Проведен исторический анализ проблемы идентификации в мегасистемах; исследована эвристичность понятия «множество» Паоло Вирно в постфордистскую эпоху в свете развития цифрового производства, Промышленности 4.0. Критикуются современные аксиологические доминанты концепции SmartX («умный дом», «умная фабрика», «умный город»). Представлена пропедевтика концепций киберноосферы (как планетарного единства киберфизических, кибербиологических и киберсоциальных процессов) и киберфизической соборности с попыткой реактуализировать классический для русской философии концепт косми-ческой соборности в контексте развития современных киберфизических систем, конвергенции технологий и глобальных проектов исследования космического пространства.

В последнее время вопрос о реальности исторического прошлого вновь стал актуальным как в сфере историографии и теории истории, так и в области литературоведения. Эта тенденция проявляется со всей очевидностью, когда речь заходит о философском и литературном аспектах исторического знания. Иной раз читатели начинают игнорировать раз-личие между историческим знанием и художественным повествованием. Стремление к отождествлению литературного и научно-исторического представления событий приводит к тому, что под сомнение ставится стремление историка реконструировать реальную картину прошлого. В данной статье рассматривается критический ответ Рикёра в разные периоды его творческой деятельности на вызовы исторического скептицизма. Исследуется эволюция позиции Рикёра от первоначальной критики философии Хайдеггера до усвоения и творческой интерпретации ряда ключевых понятий концепции Хайдеггера с целью обоснования достоверности знаний о прошлом.

Статья посвящена исследованию статуса историка философии и историко-философской практики в советской философии 1930-х на мате-риале работ Мих. Лифшица о Гегеле. Анализируются две принципиально различные методологии изучения истории философии в тридцатые годы на примере сопоставления историко-философской практики так назы-ваемого течения (Лифшиц, Лукач и др.) с более ранней советской фило-софской традицией интерпретации Гегеля (А. Деборин и его школа), про-слеживаются основные изменения начала 1930-х в понимании ремесла историка философии. Обращение к гегелевским статьям Мих. Лифшица начала 1930-х гг. позволяет определить значение ценностных установок и личностных качеств в историко-философской работе, а также роль историка философии в жизни современного ему общества. Особое вни-мание уделено принципиально новой трактовке социально-культурных оснований гегелевской философии в статьях Лифшица тридцатых го-дов. Изменения методологии изучения истории философии приводили к изменениям в положении историка философии как идеолога, и в этой связи рассматривается проблема политической актуальности историко-философской работы в 1930-е гг.

В статье исследуется вопрос о роли крупнейшего русского поэта и государственного деятеля Гавриила Романовича Державина (1743-1816) в развитии идеологической концепции «русского северянства» - богатой «идентификационной матрицы», сыгравшей заметную роль в истории русской философской мысли XVIII-первой трети XIX вв. и отодвинутой на дальний план только в середине XIX в., с началом классического русского противостояния «западников» и «славянофилов» и переориентации поисков русской идентичности по оси «Запад-Восток». Исследуется соотношение между «духовно-поэтическими» и «идеологическими» практиками в творчестве Державина. Проанализированы основные философско-литературные произведения Г.Р. Державина, в которых изложены главные смыслы концепции «русского северянства»: торжественные оды на взятие Очакова (1788), Измаила (1790), победы А.В. Суворова в Италии (1799), изгнание французов из России (1812), а также программные стихотворения «Водопад» (начало 1790-х гг.) и «Снигирь» (1800). Делается вывод о том, что «северные» мотивы Державина были развиты впоследствии в произведениях К.Н. Батюшкова, П.А. Вяземского, А.А. Дельвига, А.С. Пушкина.