С возрастанием роли азиатских стран в современном мире их философские традиции привлекают к себе все большее внимание. Благодаря этому достигается более полная панорамная картина развития мировой философии в целом, приходит понимание того, что любые конструкции человеческого разума, возникшие в конкретном культурном поле опыта, не могут рассматриваться как эталонные и абсолютные. Существующие исследования азиатских философий в большинстве своем сосредоточены на изучении текстов отдельных мыслителей и, как правило, не ставят задач рассмотрения их с точки зрения межкультурных взаимодействий, трансформаций значимых идей и концепций в различных культурно-исторических контекстах, определения направленности и изучения механизмов культурных заимствований, а также выявления новых подходов и точек роста. Для решения этих задач особое значение имеет проблема самоопределения и развития философии как самостоятельной науки в незападных культурах, в основе которых лежат отличные от античной и иудеохристианской интеллектуальные традиции. Данная статья посвящена рассмотрению отдельных тем, проясняющих особенности развития философской науки в Японии, в том числе истории появления понятия «философия» в этой стране, определению ее предмета, формированию философской терминологии, различных интерпретаций смысла словосочетания «японская философия». Специальное внимание уделяется характеристике основных периодов развития японской философской мысли. В заключении автор в качестве важнейшей отличительной черты японской философии выделяет ее вовлеченность в межкультурный диалог на протяжении всей истории ее существования.

В статье рассмотрены рассказы о начале японского буддизма из 11-го свитка «Собрания стародавних повестей» («Кондзяку моногатари-сю», начало XII в.). Особое внимание уделено историям о Сайтё (767–822) и Кукае (774–835), основателях школ Тэндай и Сингон, мыслителях, в чьих трудах выстроены две версии учения о буддийском обряде, нацеленном на «защиту страны», на «пользу и выгоду в здешнем мире». Из привычных западному читателю составных частей историй о философах – «жизнь, учение и изречения», по Диогену Лаэртскому, – в этих рассказах преобладает первый, краткие сведения о взглядах знаменитых наставников в «Кондзяку» встроены в повествование об их практической деятельности. Цели этой деятельности здесь – во-первых, перенять в Китае и укоренить в Японии китайские традиции подвижничества, восходящие к индийским образцам; во-вторых, обустроить для японских монахов обители, лучше всего подходящие для служения стране и ее обитателям. Предания о Сайтё и Кукае в «Кондзяку» встроены в контекст повествования о монахах, побывавших на материке в поисках «Закона Будды», и о строителях храмов; именно этот контекст позволяет понять принцип отбора сведений о каждом из мудрецов в рассказах «Кондзяку». Общее в этих рассказах – темы чудесного рождения и ранних успехов в учебе; во мноих рассказах также звучит тема умиротворения «родных богов» ками или договора с ними. Для преданий о Кукае и Сайтё также важны темы подвижничества через одно из искусств (каллиграфия, скульптура) и обособления школы внутри буддийской общины: проповедуя просветление для всех, «тайные» школы, по замыслу их основателей, следуют каждая своему особому пути подвижничества.

Нисида Китаро (1870–1945) – известный японский философ, чье творчество отмечено попытками совмещения мировоззренческих установок национальной духовной традиции с элементами европейской философской мысли. В статье анализируются культурологические взгляды Нисиды, являющиеся самостоятельной частью оригинальной теоретической концепции. Религия, искусство, мораль, наука являются, по мнению Нисиды, идеальными формами бытия в историческом мире, а деятельность ученого или художника есть проявление формообразующей активности человека. Исторический мир как «сфера абсолютного ничто» есть конечный пункт самосозерцания «ничто», где реальность осознает тождество своих противоположностей посредством человеческой деятельности. Ничто, или «Пустота», в дальневосточной традиции имело еще одно, динамическое, измерение – это не ощутимые грубыми человеческими чувствами и не постигаемые не менее грубым рассудком отношения между людьми и отношения между человеком и космосом, Природой. Нисида искал основания аутентичной национальной культуры Японии, отделяя их от китайского и индийского влияния, и находил их в эстетической сфере: в области традиционной поэтики. Именно эстетика Японии отражает архетипическую структуру национальной культуры. И хотя, по мысли Нисиды, все мировые культуры имеют общий прототип, каждая из них есть отклонение, односторонность этого прототипа. На Западе восторжествовала культура формы, начиная с Платона и Аристотеля. В Японии, наоборот, главными характеристиками культуры стали текучесть, процессуальность, бесформенность. По сути дела, Нисида – один из основоположников современной японской культурологии.

Слово «самурай» прочно вошло в современный русский язык и, наряду с Фудзиямой, гейшей и сакурой, является одной из «визитных карточек» Японии. Однако так было, разумеется, не всегда. В данной статье прослеживается первоначальный процесс восприятия понятия «самурай» в дореволюционной России и Советском Союзе: от 1890-х гг., от первых военных побед быстро модернизирующейся Японии, до Русско-японской войны и далее до начала Второй мировой войны. Поначалу наделяемый признаками «детскости» или «женственности», мягкости и изящества, образ Японии постепенно становится «мужественным» и все чаще связывается с понятием «самурая». Само это понятие соотносится поначалу с такими качествами, как воинственность и жестокость, но также и преданность господину и «рыцарская» честь; нередко вслед за Нитобэ Инадзо лучшие качества японцев в целом возводятся к самурайской традиции. В дальнейшем японцы предстают во все более карикатурном виде, как алчные, но бессильные агрессоры; поначалу этот образ не связывался с понятием «самурай», но к 1930-м гг. срастается с ним. При этом советские авторы критикуют «женственный» образ Японии; как правящий эксплуататор, так и эксплуатируемый трудящийся чаще всего имеют «мужские» черты. Статья прослеживает ранние японские заимствования в отечественных словарях иностранных слов, отзывы о японцах в сочинениях русских и советских литераторов, характеристики страны и ее жителей в популярных изданиях, посвященных Японии, а также пропагандистские тексты и изображения.

В статье выделяются основные принципы учения Льва Толстого, которые часто рассматриваются как доказательства его «нехристианского» характера. Среди них – акцент на личном религиозном опыте; подчеркивание значения разума как главной способности человека в его отношениях с Богом; понимание Бога как безличного абсолюта, охватывающего все существующее. Главным принципом учения Льва Толстого является возможность слияния человека с Богом, это ведет к утрате начала личности; с другой стороны, слияние с Богом делает несущественными зло, страдание и смерть: религиозный человек должен прийти к пониманию жизни как блага и осознать свою вечность – несотворенность и неуничтожимость. Иисус Христос понимается Львом Толстым как великий учитель, а не как Спаситель: Христос принес учение о том, как сделать жизнь благой и совершенной. Толстой отрицает идею личного телесного воскресения, считая ее характерной для иудаизма; в учении Толстого человек вечен, и смерть относиться только к эмпирическому уровню нашего существования. Автор проводит мысль о том, что учение Толстого во всех указанных принципах совпадает с учением гностического христианства. Если верна гипотеза, согласно которой именно гностические апокрифы выражают самый древний слой христианских идей, то учение Толстого можно признать адекватным выражением истинного, исходного христианства.

В числе характерных признаков русской философии – ее открытость и взаимопроникновение с другими сферами общественного сознания. В Средние века функции философии пыталось принять на себя православие, точнее: его теоретическая часть – теология. Философия оказалась не просто под эгидой религии, как это было в Западной Европе и Византии, но в ее недрах. Активная философская жизнь проявляла себя под нефилософскими покровами. Философский смысл несла в себе русская литература. В числе писателей, причастных к философии, есть такие, которые, бесспорно, являются великими. Это Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой. То, что внесено каждым из них в философию, неоднозначно и по своим размерам и по своей направленности. Вследствие открытости русской философии сложилось и такое идейное образование в ней, которое граничило с естествознанием. Будучи философским по принадлежности, оно имело с естествознанием прочные и устойчивые связи. Не менее значимо для русской философии соприкосновение ее с исторической наукой. Философские представления и категории привлекаются к изучению исторических событий и процессов. Обогащенная философией, историческая наука, в свою очередь, не остается посторонней для нее. Философствующие историки оказали воздействие и на такие разделы философии, как философия истории, философия социальная и политическая, философия религии, философская антропология… Русская философия проникала и в другие сферы – музыку, живопись, где она была представлена достаточно значимыми творческими фигурами, в частности А.Н. Скрябиным, Н.К. Рерихом. Философские взгляды Скрябина и Рериха не ограничивались рамками их теоретических, философских построений. Художественная интуиция воплощала их в творения искусства. Контакты тех или иных проявлений русской философии с другими областями интеллекта не утрачивают своей привлекательности и сегодня.

Гипотезой настоящего исследования является идея того, что язык является так называемой «собственной формой», по отношению к которой исследователь не может занять позицию внешнего наблюдателя. Тема исследования напрямую связана с принципом Eigenform (самоформой, собственной формой), описанной Фёрстером, Кауффманом и отчасти Спенсером-Брауном. В исследовании используется также рекурсивный принцип исчисления собственных форм, основанный на подходе Кауффмана. Показывается, что исследователь всегда уже погружен в процесс оперирования знаками и не может занять внезнаковую позицию. Язык является собственной формой, поскольку описывая или объясняя язык, мы, всегда уже пользуемся языком, в нем находимся. Поле знаков покинуть невозможно как и саму реальность, которая оказывается всегда уже интерпретированной в знаках. Обосновывается, что знак и объект (означающее и означаемое) не предшествуют и не существуют изолированно друг от друга, но, напротив, обуславливают друг друга. При этом предполагается показать как принцип самореферирования, которое организует форму языка как Eigenform, переходит в идею «взаимной референциальности», когда речь заходит о соотнесении языка и мира. Речь идет об умножении референций, где каждый следующий знак оказывается на месте означаемого в новом цикле. Рассмотрение языка как собственной формы должно пролить свет на традиционную проблему соотношения лингвистической и экстралингвистической реальности.

Статья представляет собой попытку реконструкции работ Ф. Варелы в связи с трудной проблемой сознания. Предпосылки для разрешения (dissolution) этой проблемы можно найти в работах, написанных им в соавторстве с У. Матураной. Теория аутопоэзных систем связывает воедино жизнь и познавательную активность и предоставляет естественноисторическое представление о работе сознания. Аутопоэзис, понимаемый каксетьпроцессовпроизводствакомпонентов, используемыхкакресурсы для поддержания этих процессов, задает организационные инварианты, отграничивающие живую систему от ее среды. Критерием жизни является способность системы сохранять аутопоэтическую организацию, претерпевая трансформации вместе со средой ее обитания. Структурная пластичность обеспечивает возможность множества различных реализаций аутопоэтических организаций, что влечет радикальные выводы о природе познания. Можно лишь условно выделить познающего и познаваемое в потоке проживаемого им опыта, а структура познания отображает структуру познающего. Эта взаимосвязь позволяет развить программу энактивизма, которая предполагает не только реформу научного исследования сознания, но и пересмотр ряда предпосылок познания как такового. Познание является сенсомоторно обусловленным конституированием мира. Следовательно, сознание не является лишь одним из множества объектов материальной природы, оно обеспечивает нам доступ к ней. Важным является не столько выдвижение новой аргументации относительно природы сознания, сколько отказ от теоретической постановки этого вопроса. Это является следствием принятия энактивистской позиции, которая, в соответствии с подходом теории аутопоэзиса, должна быть применимой к самому познающему.