В статье рассмотрена возможность применения цифрового научного искусства как инструмента философского и эстетического познания.

На примере игр клеточных автоматов и с позиции парадигмы синергетики выявляется масштабная аналогия динамики многоэлементных распределенных систем различной природы. Ставится вопрос о природе красоты, которая интерпретируется как фундаментальное космическое явление. Вводится понятие протоконструкта, т.е. ментального (математического, цифрового) объекта, свойства которого переносятся на исследуемые предметы и явления. В качестве примера цифровых протоконструктов в статье приводятся т.н. клеточные симметроиды. Клеточные симметроиды могут рассматриваться с точки зрения научного искусства как арт-объекты, но вместе с тем они, как утверждается, представляют собой и глубокую онтологическую метафору. Уникальным свойством клеточных симметроидов является самопроизвольная деструкция и переход к квазихаотической динамике.

Эта особенность может быть увязана с идеей исторического времени, которое несвойственно математическим объектам. Математические структуры, возникающие в результате расчетов по данной модели, уникальны и неповторимы, как и внутренние состояния души или психики мыслящего субъекта. Но при этом они в той же степени не произвольны, а детерминированы предыдущим состоянием. Целостность, внутреннее единство оказываются присущи не только симметричным структурам, но и рождаемому вслед за ними хаосу, который, в отличие от стереотипных статистических интуитивных представлений, носит детерминированный характер. Подобное абстрактное цифровое искусство, основанное, однако, на нетрадиционной математике динамического хаоса, представляет собой точную онтологическую метафору, визуализацию эйдосов прекрасного в их взаимосвязи с космическим логосом и природой первородного творческого хаоса.

В статье обращается внимание на самобытное и единственное в своем роде систематическое исследование В.В. Целищевым специфической и крайне запутанной проблематики интерпретации результатов геделевских теорем относительно вопроса о природе искусственного интеллекта. Целищев утверждает, что свойство рефлексивности следует рассматривать не только как преимущество человеческого мышления, но и как объективное внутреннее ограничение, проявляющееся при использовании операции добавления геделева предложения к теории для построения новой теории. Анализируется т.н. геделевский аргумент менталистов в пользу принципиального превосходства человеческого интеллекта над машинным и неалгоритмической природы естественного мышления. Утверждается, что полемика относительно геделевского аргумента не является целиком спекулятивной, но содержит новое знание. Примером такого знания являются результаты Р. Смаллиана об уровнях «сознания» вычислительных машин, которые можно интерпретировать в психофизическом смысле. Предлагается понятие «нулевого уровня разумности» для такого рефлексивного свойства, как «осознание самосознания». Рефлексивные ранги ниже осознания самосознания можно считать отрицательными уровнями мышления в том смысле, что, редуцируясь к ним, интеллект существенно теряет свою полноту. Даже самосознание оказывается отрицательным уровнем мышления, т.к. субъект самосознания не ведает о типе мышления, к которому он принадлежит, согласно Смаллиану. Предлагается мысленный эксперимент, позволяющий установить распределение свойств смаллиановской стабильности и нормальности и ответить на вопрос «Влияет ли интуитивная вера в истинность формального доказательства на истинность доказываемого утверждения?». Согласно интуитивизму наиболее неприятным эпистемическим свойством следует считать нестабильность. Убеждения, не основанные на глубоких интуициях, не имеют цены. Согласно конструктивистской философии математики нестабильность есть менее негативное свойство, чем ненормальность. Тот факт, что высокоранговые убеждения не могут быть погружены до самых оснований, вряд ли имеет большое значение, т.е. нарушение сохранения истинности при понижении ранга рефлексии не является критическим.

В статье изложены перспективы применения интеррогативной эпистемологии Я. Хинтикки для моделирования когнитивных операций, осуществляемых познающим агентом, с целью создания машины, способной к полноценному познанию. Установлено, что задача моделирования распадается на две задачи: моделирование самих познавательных операций и моделирование стратегических рассуждений. Первую задачу интеррогативная эпистемология успешно решает, поскольку она опирается на теоретико-игровой формальный аппарат, позволяющий корректно описывать все виды возможных ходов в рамках отдельной познавательной игры. Вторая задача не может быть решена в общей эпистемологической теории, т.к. стратегические рассуждения об организации исследования и даже понятие знания оказываются неизбежно зависимыми от более широкого контекста практической деятельности агента. Поэтому интеррогативная эпистемология отказывается от претензий на универсальное и полное описание процесса познания, концентрируясь на иных задачах, в первую очередь на выявлении скрытых посылок, которые используются познающими агентами в своих рассуждениях. По этой же причине возможность существования познающей машины с точки зрения интеррогативной эпистемологии не может быть формально обоснована и представляется сомнительной. Однако приведены аргументы в пользу того, что интеррогативная эпистемология служит приемлемым концептуальным каркасом для прояснения характера трудностей, возникающих при попытке решения этой второй задачи, и в целом для улучшения качества философского дискурса в области исследований искусственного интеллекта. Автор статьи аргументирует данную позицию тем, что способность к познанию может предполагать обладание всеми основными функциями, которые обычно называются психическими.

Статья посвящена анализу концепции практической этики в моральной философии Томаса Рида. Важность этого исследования определяется тем, что Рид впервые в истории этики предлагает внутренне дифференцированную концепцию моральной философии, включающую в себя две части – теорию морали и практическую этику. Теория морали изучает условия возможности морали (моральную психологию и гносеологию), практическая этика нормативна, в фокусе ее внимания находится содержание морали (обязанности, правила, первые принципы). И теория морали, и практическая этика представляют собой знание. Разграничивая их, Рид выражает ключевую для него мысль, которая состоит в том, что различение добра и зла, выполнение обязанностей доступно любому разумному, свободному от влияния страстей и предубежденностей человеку, для выполнения долга ему не требуется специальное философское знание. Такая идея Рида воспринята в современной этике как возможный ключ для преодоления трудностей, с которыми сталкивается прикладная этика сегодня: а) с проблемой подтверждения своего философского статуса; б) с проблемой востребованности ее положений, которые часто воспринимаются специалистами в конкретных областях как абстрактное теоретизирование. Рид показал, что в морали не может быть экспертов, как в науках, например, в анатомии. Для того, чтобы быть востребованной, этика должна говорить на одном языке с теми, к кому обращается, и в отношении конкретных проблем, которые для них существенны. Философский статус практической этики выражен в том, что нормативные положения в ней представлены во внутренне обоснованном и систематизированном виде.

С середины XIX века складываются представления о социальной инженерии и социальных технологиях как способах организации общественной активности. Отдельные сюжеты этой интеллектуальной истории сегодня остались забытыми и недостаточно освещенными.

В статье исследовано первоначальное понимание социоинженерных концептов, их смысловое и образное наполнение, аутентичные контексты употребления и ассоциированные с социальным инжинирингом практики. Исследование завершено на пересечении советского и американского опыта социальной инженерии 20–30 годов прошлого века, имеющего отношение к научной организации труда, оптимизации бизнес-процессов и экономическому планированию. В заключительной части исследования сделан вывод о неоднородной почве происхождения концепции, обозначены ее современные интерпретации с точки зрения информационных технологий и роста умных городов. Предпринятое исследование обращено к истории научного менеджмента в Америке и Европе, к его индустриальным истокам и непроясненным до конца основоположениям. Одновременно оно философски значимо благодаря концептуальному анализу и уточнению оснований нашего мышления об обществе и способах изменения социальной реальности. После К. Поппера социальную инженерию принято отождествлять с советскими методами планирования и организации. Первоначальные этапы данной истории демонстрируют плюрализм подходов и смыслов. Концепция эволюционировала по разным, альтернативным траекториям в контексте индустриальной модернизации Европы и Америки. С расцветом постиндустриального общества представление о социальной инженерии обогатилось информационно-технологическими аналогиями. Оно трактует общественную практику как упорядоченную в соответствии с организационным, культурным, ментальным или историческим кодом, который подлежит намеренным изменениям и модификациям.

В статье анализируется характерное для природы человека стремление к познанию и пониманию. Отмечается, что познание – это долгий, начавшийся вместе с человеком, формирующий человека процесс ориентации мысли в мире веществ и энергий. Понимание – это наше умение вписать системы веры и знаний в картину мира, признанную ученым сообществом, или, к примеру, в одну из религиозных доктрин. По мнению автора, для более глубокого изучения познания и понимания следует различать уровни субъективности. То, что присутствует в нас, как в субъектах коллективного познания и понимания, и то, что содержит мое «я» (скрытое, внутреннее содержание моей личности). То, что можно назвать «наше» и «мое». Иными словами, в случае познания и понимания я могу обозначить и взглянуть на них, как на достояние человека и как на мое личное достояние. И то, и другое имеет определенный смысл.

В статье сделан вывод о том, что познание и понимание имеют различные смысловые оттенки в зависимости от области, в которой их намерены использовать. Рассматривая этот вопрос, автор приходит к необходимости раскрыть проблему смыслов в творческой природе личности. Смысл и творчество вместе образуют личность – яркое проявление природы человека. Важнейшими свойствами сознания личности являются познание, понимание, а также способность производить смыслы. Темы познания и понимания в рамках статьи могут иметь только условное завершение и должны быть продолжены новыми смыслами.

Современные гуманитарные науки находятся в неоднозначной ситуации. Их организация испытывает радикальный вызов, выраженный в экспансии на управление наукой методов оценки, которые выработаны в современном бизнесе. Речь идет об оценке результатов работы исследователей по индикаторам (KPI), которые взяты из наукометрии. В результате оцениваются не содержание полученных результатов, а их популярность и соответствие доминирующим взглядам и подходам. Организация науки ставится с ног на голову: получается не наукометрия для науки, а наоборот – наука ради наукометрии. Вместе с тем цифровизация и связанные с нею информационно-коммуникативные технологии – великое достижение цивилизации. Поэтому представляется тем более важным и полезным бороться с непродуманной цифровизованной бюрократией с использованием самой цифровизации. Данная статья представляет попытку не критики цифровых методов, а рассмотрения возможностей использования технологии блокчейна, ее достоинств и порождаемых ею проблем. Речь идет о таких возможностях, как прозрачная самоорганизация научных сообществ, оценка вклада и его приоритета, поощрение исследователей. Необходимо учитывать, что внедрение блокчейна предполагает заинтересованность критически значимых в количественном плане групп ученых с высокой репутацией. Является не менее важной и демонстрация удобства и эффективности научной работы с использованием блокчейна. Важно предлагать и обсуждать подходы к способам оценки качества гуманитарных и междисциплинарных исследований, которые адекватны самой научной практике, вызывают общее доверие ученых.

В статье рассматриваются процессы, происходящие в современной музыкальной культуре, при этом акцент делается на ситуации, сложившейся в наши дни в музыкальной жизни России. Отмечается, что сегодня многие композиторы в России идут на разрыв с отечественными художественными традициями, ориентируясь на творческие инициативы композиторов, живущих на Западе. Среди обозначенных российских композиторов особой непримиримостью к сложившимся в России принципам художественного творчества отличаются композиторы, входящие в группу «Сопротивление Материала» (СоМа), громогласно заявляющие: «Современная русская музыка – это мы». Вместе с тем констатируется, что русская музыка неразрывно связана с художественными традициями России, что, прежде всего, проявляется в опоре музыкального материала на песенность, берущую свое начало в богослужебном православном пении. Подчеркивается, что сегодня в России существуют композиторы, поддерживающие связь с традицией, сохраняя тем самым достижения русской музыки. К их числу в первую очередь относятся композиторы, входящие в музыкальное объединение «Современная традиция» (группы МОСТ). Причем во всех городах России – от Калининграда до Владивостока – работают композиторы, своим творчеством приумножающие славу России. Приводится интервью с одним из них – пермским композитором Никитой Широковым. В заключение говорится о перспективах развития рубрики – указывается, что планируется публикация материалов и интервью, касающихся современной музыкальной жизни в других странах.

Настоящая рецензия посвящена книге профессора Терезы Оболевич «Вера и наука в русской религиозной мысли» («Faith and Science in Russian Religious Thought»), вышедшей в издательстве «Oxford University Press» в 2019 году и ставшей знаковым событием в среде историков русской философии. В рецензии рассматриваются основные идеи каждой из глав работы и отмечается, что все они представляют новый взгляд на развитие проблемы соотношения веры и разума в истории русской мысли, в рамках которой акцент делается на проблеме диалогичного сосуществования религии и науки. Отдельно отмечено, что в данном случае автор книги следует за идеей С.Л. Франка, озвученной в статье «Религия и наука», и показывает, что русская религиозная мысль стояла на позиции не конфронтации религии и науки, а на позиции признания двух параллельных путей с двумя различными предметами познания: миром и Богом. В то же самое время Оболевич показывает этапы развития в русской мысли идеи цельного знания как формы синтеза научного и религиозного путей. Также в рецензии отмечается, что такой подход автора к рассмотрению истории русской философии является весьма успешной попыткой обосновать актуальность русской мысли XIX—XX веков в контексте социокультурных вызов современного этапа развития европейского общества.