В статье раскрывается причинная обусловленность методологи- ческой и методической несостоятельности современного подхода к использованию формирующего потенциала художественной литературы в учебно-воспитательном процессе. Профессиональное мастерство учителя, в конечном итоге, сводится к тому, чтобы объединить неукоснительное соблюдение требований программы и пробуждение интереса учеников к изучаемому предмету. Понимание литературы как формирующего фактора, способного эмоционально влиять на учащихся, определяет ее включение в содержание школьного образования. Вместе с тем, то, что преподается школе и называется «художественной литературой», в лучшем случае является примитивным набором лингвистических знаний, к самой литературе никакого отношения не имеющих. Литература, не порождающая любви, сострадания, активного эмоционального неприятия или, наоборот, желания поддержать, не раскрывающая неявной сложности социальных и межличностных отношений, не готовящая душу ребенка к бесчисленным жизненным выборам, от которых никому не удастся уклониться, художественной не является. Необходимо рассматривать противоречие между декларируемыми целями и официально определяемыми путями их конкретного воплощения как реалии современного социума, как уже ставшее нормой социальное явление. Представляется, что именно философия призвана стать исходной методологической основой, не только определяющей требования, предъявляемые к каждому учебному предмету, к составителям учебных программ, но и формирующей особую диалектическую культуру, исключающую шаблонизированный примитивизм в жизни Школы. И поэтому, философии предстоит избавить общественное сознание, а в процессе профессиональной подготовки учителя - и самого учителя, от иллюзорной убежденности во всесилии непосредственно преподаваемого предмета, показав и неопровержимо доказав, при каких именно условиях «художественная литература» как учебный предмет может действительно оказать должное воздействие на нравственное и духовное формирование наших детей.

Статья посвящена проблеме выбора стратегии развития России в условиях глобальной нестабильности. Как известно, для выработки «Среднесрочной программы социально-экономического развития РФ до 2025 г.» на Экономическом Совете при Президенте РФ обсуждались две стратегии. Первая отражена в докладе А.Л. Кудрина, вторая - в докладе Столыпинского клуба. С.Ю. Глазьевым разработана стратегия опережающего экономического развития. Показано, что отечественная экономика имеет реальные возможности роста, а значит, все предпосылки для опережающего экономического и научно-технического развития страны и высокого уровня жизни населения. Однако реализация на практике национальной стратегии развития России невозможна без продуманной государственной социально-экономической политики, правильно- го использования имеющегося в стране научно-технического потенциала, а также без решения острейших внутренних проблем, которые представляют угрозу экономической и национальной безопасности. Сделан вывод, что в условиях нынешнего обострения военно-политической напряженности в мире, связанного со сменой технологических и мирохозяйственных укладов, нарастания агрессивности США и ужесточения западных санкций от выбора национальной стратегии развития зависит суверенитет, само существование и будущее России.

В работе представлена методологическая позиция автора, заключающаяся в том, что риск всегда связан с субъектом и решениями, которые тот принимает. Риск - интегральный показатель, сочетающий в себе оценки как вероятностей реализации решения, так и количественных характеристик его последствий. Интеграцию этих оценок осуществляет субъект, выбирая ту альтернативу, которая наиболее полно соответствует его целям, оценкам и системе ценностей. Рассмотрены результаты исследований А. Тверски и Д. Канемана, которые показали, как объективная ограниченность когнитивных возможностей человека, прежде всего, оперативной памяти, скорости восприятия, переработки информации и т.п., влияет, а зачастую и определяет поведение человека, и является основой ошибок, противоречий и нелогичностей в процессах принятия решений. Рациональный вывод, который можно сделать на основании изучения реальной практики принятия решений в условиях риска, заключается в том, что при анализе этих процессов необходимо учитывать нерациональность человека. Каждый индивид имеет собственный набор ценностей и реагирует на ситуации риска в соответствии со своими предпочтениями, поэтому реальное поведение человека в таких условиях зачастую далеко от «идеального». Обоснован тезис о том, что принятие решений в условиях риска должно быть сознательным выбором, базирующимся на рациональных основаниях. При этом нормативные модели принятия решений служат ориентирами и методологической основой действий для человека, стоящего перед трудной проблемой выбора.

В статье рассмотрены некоторые аспекты качественных системных перемен, проявляющихся в глобальной нестабильности, неадекватности существующих систем управления, в перманентном стремительном развитии кризисных состояний с непредсказуемыми последствиями, в утрате духовных опор общества, искажении ценностных ориентаций и традиций, размывании идеалов, смене нравственного образца героев, светлых устремлений и помыслов, отчасти - в утрате веры. Силовое противостояние в мире достигло высокого уровня. Запад в своем развитии теряет привлекательность, не видит перспек- тивы и не знает, что предложить миру. Нельзя не извлекать уроки из собственной истории: необходимо сохранять преемственность в государственном строительстве; цель, в виде идеи, теории, смысла, нравственного примера должна объединять большинство населения; недопустима фальсификация прошлого, разрушение послевоенного равновесия в мире, чтобы основным регулятором, мировым судьей в глобальном масштабе вновь стала военная сила.

В статье рассматривается книга испанского философа Антонио Мильян-Пуэльеса (1921-2005) «Структура субъективности», принад- лежащая к области философской психологии. Общий подход Милья- на к теме и способ ее представления вписываются в основной тренд испанской философии периода франкизма и разделяют ее общие ха- рактерные черты. Говоря более конкретно, эта философия, во-первых, использует понятийный и терминологический ресурс схоластики и, во-вторых, пользуется методом феноменологической дескрипции с целью обретения доступа к онтологическим основаниям реальности. Субъективность Мильян понимает как особый род сущего - живое су- щее, которое служит субъектом для своих собственных актов. Трактуя функционирование живого на основе аристотелевско-схоластической дистинкции «потенция / акт», Мильян-Пуэльес утверждает необходи- мую составленность, структурность субъективности. Главные темы книги Мильяна таковы: 1) базовую структуру субъективности обра- зует соединение тела и сознания, субъективность не есть чистое со- знание; 2) субъективность не может быть полностью прозрачной для собственного сознания; 3) субъективность фундаментально призвана к интенциональному трансцендированию, 4) но в трансцендировании она одновременно осознает и коннотирует саму себя.

Статья написана с той точки зрения на историю философии, которая постоянно ищет контекста для великих имен и ассоциированных с ними философских концепций. Так, исследователь феноменологии Гуссерля не может пройти мимо того факта, что феноменологией занимались еще до выхода «Логических исследований» мюнхенские психологи, самым заметным из которых был Теодор Липпс, а первой феноменологической работой можно считать работу его ученика - «Феноменологию воли» Александра Пфендера. Задав вопрос о том, насколько эта феноменология отвечает критериям философской дисциплины, которую разрабатывал Гуссерль, исследователь уже встает на путь к более полной исторической картине. Актуальным Пфендера сегодня делает следующая отличительная черта его философии. Он старается не использовать традиционную терминологию, а, исходя скорее из обыденного языка, выстроить терминологию в процессе написания работы. Эта близость с философией обыденного языка может оказаться ключевой для интерпретации феноменологического движения в целом. Философия, оттесняемая из области психологии новыми эмпирическими науками, обращается к поискам способа выражения, понятного для любого человека, будь то академический гуру или ин- женер. Поэтому феноменологию следует понимать как такую фило- софскую науку, которая ищет новый язык для решения старых задач философии, иногда путем снятия остроты таких противоречий, как идеальное и реальное, тело и душа и т.п. Подход Пфендера оказал зна- чительное влияние на мюнхенскую феноменологию и на феноменологию в целом, а проведенный им анализ воли и мотивации не имеет себе равных в современной мысли и может быть полезен каждому, кто все еще видит загадку в субъективной стороне побуждения к действию.

Статья посвящена истории прагматизма. В ней утверждается, что классический прагматизм, неопрагматизм и современный прагматизм имеют тематическую преемственность. Эта преемственность может быть в целом охарактеризована как интеграция теории и практики: опыт определяет содержание теории, и деятельность направляет формирование знания. Тезис о преемственности имеет четыре следствия. Прагматисты изучают отношения людей в связи с процессуально-ориентированной и эволюциони- рующей концепцией природы. Прагматисты отказываются рассматривать убеждения как пропозиции, отображающие независимую от нас и фиксированную реальность; их истинность вытекает из привычек, порождаемых убеждениями. Прагматизм исходит из открытости к возможностям, поскольку наша связь с миром опыта опосредована множеством отдельных интересов, интеллектуальных историй, различных лингвистических и дискурсивных практик. Прагматисты сосредоточены на социальных и политических проблемах, с которыми ежедневно сталкиваются люди. В статье также рассматривается, как Джеймс понимает термин «метафизика» в связи с его утверждением, что прагматизм является методом разрешения «метафизических споров». Экзистенциальный плюрализм Джеймса подразумевает максимизацию возможностей, удовлетворяющих всех в наибольшей степени, не препятствуя и не нанося ущерба чужой способности приобщиться к богатому и новому миру. Автор анализирует подход Тодда Мэя к аналитическо-континентальным противоречиям и заключает, что если эти противоречия разрешать на основе концепции опыта Джеймса, то онтологический плюрализм является наилучшим решением, и эта при- верженность к плюрализму подразумевает преодоление тех исключающих практик, которые философски «легитимируются» существующим аналитическо-континентальным противостоянием.

В статье дается критический анализ генезиса святоотеческой мысли периода семи Вселенских соборов, на которых были сформулированы основные, тринитарные, христологические и мариологические догма- ты. Автор показывает, что, несмотря на заимствованную у эллинско- го любомудрия терминологию, отцы церкви так и не смогли перейти «от мифа к логосу», ограничившись лишь богослужебными формули- ровками, необходимыми для богослужебной практики и окормления церкви. Богатство возможностей персоналистического дискурса, ко- торый предоставлялся христианской «Благой вестью», так и не было выявлено во многом потому, что христианство стало государственной идеологией, а не живой персоналистической мыслью. Более того, во времена становления церкви с монархической церковной иерархией произошел прямой откат от персоналистического дискурса в сторону религии закона, классическим образцом которой был протоиудаизм. Так Христа распяли вторично.

В статье анализируются основные моменты становления традиции психологической рефлексии о религии, сложившейся в светской русской религиозной мысли. По мнению автора, подход к анализу религии в психологических терминах сложился в русской мысли под влиянием 1) немецкой классики с ее тематизацией проблемы сознания; 2) романтизма, осуществившего реабилитацию религии и одновременно локализовавшего ее в сфере чувства. Автор анализирует три этапа (шага) этого развития. Первый как своего рода предыстория представлен П.Я. Чаадаевым и славянофилами (И.В. Киреевским, А.С. Хомяковым, Ю.Ф. Самариным). Здесь вводятся понятия «работа сознания», «вера», «личное откровение». Второй - Вл. Соловьевым, его учениками и рядом других мыслителей различных философских направлений, творивших главным образом в последней четверти XIX в. Здесь вводятся развернутые описания историко-религиозного процесса в психологических терминах. Третий период охватывает начало XX в. и связан с усилением влияния таких течений зарубежной мысли как неокантианство, философия жизни, феноменология и др., а также «психологической прозы» в русской литературе. Здесь развивается психологическая интерпретация индивидуальной религиозной жизни в форме литературной и/или художественной критики. В статье описываются методологические новации и основные результаты, достигнутые русскими мыслителями в рамках психологического осмысления религиозной проблематики. Основной тенденцией автор считает нарастание эмпиричности и историзма, переход от абстрактных философских схем к сложным техникам интерпретации конкретного исторического материала.