В статье рассматривается роль христианского мессианизма в про­цессе освобождения человека и общества. С одной стороны, христиан­ский мессианизм был бы ничем без его институционализации Церко­вью, с другой – история христианства показала, что всегда существовали противоречия между двумя принципами Церкви: иерархичностью и мессианизмом. Именно в контексте этой дилеммы автор исследует исключительное значение христианства как религии спасения, освобождения (эмансипации) человечества. Благодаря мессианизму христианство выработало диалектику истории и конца времен, которая не сводит освобождение к его сугубо имманентной и неизбежной реализации. Пример такого мессианского возрождения – Реформация Лютера с его учением о двух царствах, которое противостояло милленаристской концепции царства Христа. В постхристианских европейских обществах может возникнуть аналогичная опасность. После коммунистического проекта коллективной эмансипации и построения идеального общества, западный мир сейчас пронизан другой, столь же всепроникающей эмансипаторной идеологией, но уже сосредоточенной на индивиде (как то феминизм, вокизм и культура отмены), фактически ставшей секулярной формой милленаризма. Как показывает автор, христианский мессианизм имеет потенциал предложить актуальную политическую философию освобождения. Эта философия признает как индивидуальные стремления (индивидуальные права), так и коллективные (социальная справедливость, экономика, служащая человеку), но не абсолютизирует их, предлагая альтернативную – духовную – форму эмансипацию. Парадокс того состояния, в котором пребывает либерально-демократический индивид состоит в том, что им доминирует страсть к владению, но он одновременно стремится к существованию, основанном на принципе личного достоинства. В том, чтобы предложить путь, который разрешит это противоречие, заключена фундаментальная задача христианского мессианизма, нацеленного на освобождение человека.

Статья посвящена исследованию коллективной памяти и общественного информационного пространства в современную эпоху. ХХI век характеризуется развитием процессов глобализации в мировом масштабе, доминированием цифровых технологий, обеспечивающих высокую скорость и общедоступность распространения информации. Данные изменения привели к существенной трансформации средств массовой информации и социальной коммуникации: телевидения, прессы, интернета, социальных сетей, других форм массового взаимодействия, образующих общественное информационное пространство. Сфера общественного во всех своих многообразных проявлениях превышает уровень опыта и воспоминаний отдельных людей и малых групп. В этом контексте опыт и непосредственные воспоминания обретают значение фактора коммуникации, поскольку они преобразуются в символы. Посредством сочетания символической функции опыта и памяти распространяемая информация пронизывает среду повседневной жизни, где происходят непосредственные взаимодействия между индивидами и коллективами. Автор фиксирует формирование феномена, который он называет «горизонтом современности», предполагающим множество точек зрения представителей групп, относящихся в первую очередь к сфере повседневного взаимодействия; при этом сложившиеся символические сети, составляющие групповую идентичность, самым непосредственным образом ориентируют способы совместного бытия и образуют контекст, на фоне которого осуществляется взаимодействие индивидов и коллективов. Современные средства вещания преобразуют информацию, согласно запросам массового пользователя, а также задаче коммерческой эффективности продукта, политическим проектам правящей элиты. В настоящее время средства массовой информации обладают колоссальным могуществом, обретая способность моделировать виртуальную картину событий, которую потребители информационных услуг принимают за реальный мир, не замечая подлога. Автор приходит к выводу о том, что создаваемая массмедиа видимость благополучия содержит угрозу деформации как горизонтов современности, так и исторической памяти. Перед человечеством стоит задача противостоять этой опасности посредством сохранения глубинных символов мировой культуры.

Статья посвящена анализу понятия сопротивления и его философско-лингвистической трансформации на рубеже ХХ–ХХI веков. Во Франции слово «сопротивление» ассоциируется прежде всего с противо­действием патриотически настроенных граждан нацизму в период оккупации страны Германией во время Второй мировой войны. Это движение стало примером героической борьбы военных, партизан, подпольщиков, не смирившихся с поражением французской армии, а также спонтанных действий людей доброй воли, помогавших пленным и жертвам нацизма. Деятели Сопротивления отказывались подчиняться преступной власти, их не устраивали ни позиция сотруд­ничества с оккупационным режимом, ни пассивное ожидание его низвержения. Рискуя принять мученическую смерть, они стремились бороться с нацизмом без надежды на успех своих действий. В после­военные годы, в период борьбы с колониализмом, тоталитаризмом и расизмом, мужественные личности ценой собственного благополучия и жизни отстаивали идеалы свободы и демократии, защищали интересы угнетенных и эксплуатируемых сограждан. Понятие «сопротивление» в данную эпоху обрело смысл противостояния силам зла, бескорыстного самопожертвования во имя вечных ценностей добра и справедливости. В общественном сознании движение Сопротивления предстает как вдохновленная позитивной этикой и направленная на содействие социальному благу деятельность. В конце ХХ века понятие сопротивления постепенно утрачивает концептуальное, нравственное и конструктивное содержание, приобретая этически индифферентный, а порой откровенно негативный, нигилистический и циничный смысл. Абсолютной ценностью объявляется неограниченная эмансипация, задача ниспровержения традиционной обыденной морали и устаревших норм жизни. Прикрываясь лозунгами борьбы за свободу, противостояния дискриминации, некоторые из современных социальных движений способствуют разрушению общественного порядка и дискредитации этических ценностей и достижений мировой культуры, что в свою очередь ведет к социальному безразличию и снижнию способности сопротивления деструктивным социально-политическом явлениям. Автор делает вывод, что перед современным прогрессивно мыслящим человечеством стоит задача просвещения общества, разоблачения политического экстремизма, консолидации с целью сопротивления деструктивным силам и отстаивания идеалов подлинной демократии и гуманизма.

В статье анализируются этические и социально-политические причины, по которым Франция согласилась подписать перемирие с нацистской Германией в июне 1940 года. После поражения перед Францией стоял выбор между капитуляцией и перемирием. Первый вариант – капитуляция – предполагал ответственность военных, а второй – перемирие – предусматривал ответственность гражданских лиц. Если капитуляция не связывает гражданскую власть и является лишь актом военного командования, то перемирие, наоборот, приостанавливает борьбу на всей территории, на которую распространяется государственный суверенитет. Иными словами, капитуляция предоставила бы законному правительству Франции свободу продолжать войну на неоккупированной территории, а перемирие бы это запретило. Однако Франция решила все-таки выбрать перемирие, чтобы защитить французское население от жестокости нацистов. К сожалению, последующие события показали, что эти надежды были тщетными. Как некоторые считают, заключение перемирия и голосование за наделение маршала Петена неограниченными конституционными полномочиями разделили французов на коллаборационистов, с одной стороны, и сторонников Сопротивления – с другой. В действительности масштаб Сопротивления был широко мифологизирован генералом де Голлем после войны, чтобы уменьшить напряженность на национальном уровне и оправдать место Франции за столом победителей Второй мировой войны. Основываясь на опыте французской истории, в статье делается вывод о политических и социальных последствиях принятия решения по вопросу войны и мира в зависимости от того, политическое руководство или военное берет на себя ответственность.

В статье анализируется один из эпизодов теоретического противостояния «идеологии» и метафизики. Особое внимание акцентируется на том обстоятельстве, что концепция родоначальника французского спиритуализма XIX века рождается в недрах школы «идеологов», постепенно конституируется в дискуссиях с одним из ее ведущих представителей. Дестют де Траси, автор термина «идеология», исключал возможность раскрытия субстанциальной сущности вещей, ссылаясь на недоступность знания о первых причинах. Для него метафизика – искусство воображения, не имеющее твердой опоры в опыте. В качестве фундамента достоверных знаний, по его убеждению, выступает наука об идеях, чуждая метафизическому догматизму, ориентированная на описание феноменов. Ранний Биран занимает сходную позицию, настаивая на том, что природа любых сил известна человеку только по их следствиям. Со временем Биран, отправляясь от различения активных и пассивных восприятий, приходит к конфронтации с «идеологией». Он выдвигает на первый план учение о волевом усилии, несводимом к физиологическим условиям, в котором видит основу человеческой личности. В поздний период творческой деятельности Бирана отказ от антиметафизического сенсуализма приводит его к особой форме религиозной антропологии. По существу, в локальном противостоянии «идеологии» и метафизического спиритуализма первоначальный успех оказывается на стороне бирановской традиции. Но дальнейшее развертывание истории философии говорит о том, что аргументы обеих сторон в новых условиях находили приверженцев, стимулируя появление новых концепций. Теоретический спор, таким образом, не был завершен. Он продолжен на следующем этапе развития европейской культуры, а противоположные подходы еще длительное время воспринимались многими философами как не исчерпавшие всех своих возможностей.

Шеллинг и Пруcт – две фигуры в европейской культуре, чье мышление направлено на понимание условий производства шедевра как единства бесконечного и конечного. В этом смысле они принадлежат традиции трансцендентальной философии, заменившей реальность продуктами чувственной и интеллектуальной интуиции. Трансцендентальная философия возникла как вcеобщее экспериментирование человеком над рeгулятивами собственного бытия, которое вместе с отменой предрассудков культурной традиции намеревалось превратить формы аффективного самочувствия человека и рассудочного отражения продуктов самочувствия в рефлексы сознания и поступка, в регулирующие суждения и ценности человеческого опыта. Схема этого экспериментального самопознания и саморегуляции человека была заложена поздним Средневековьем и Возрождением, когда Гамлет передает нам образ внутреннего рефлексивного эксперимента, цель которого выработать волю к действию. Такая схема усложняется в последующей литературной культуре, где получают развитие производство суверенного суждения («трагический век»), объективирование разрядок морального инстинкта (сентиментализм), динамика символизации (романтизм), формы аффективного и рефлексивного согласия (классический русский роман XIX века). С крушением гуманистических идеалов в катастрофах ХХ века новая литература модерна превращается в бесконечную критику естественных установок сознания, не адекватных по определению сущности проживаемой реальности. Пруcт оформляет эту критикy в художественный и интеллектуальный показ проективных онтологий своего повествователя на основе чистого феноменологического времени автора. «Поиск утраченного времени» знаменует собой обособление критического интеллектуального духа, который связан с философией откровения Шеллинга, где сингуляризация иудейского Бога слова доводит до отказа от трансценденции и вочеловечения.

Статья посвящена дуализму в понимании политического консерватизма во Франции между 1789 и 1830 годами. Первый тип консерватизма коренится в защите фундаментальных «естественных» принципов общества, таких как уважение к законной власти, стремление к общему благу и сохранение традиционных ценностей и институтов. Второй тип консерватизма представляет собой стремление к поддержанию установившегося порядка, даже если это требует принятия изменений, которые ранее считались радикальными. Французская революция вызвала консервативную реакцию как в политической, так и в интеллектуальной сферах. Контрреволюционные настроения присутствовали на всех уровнях социальной иерархии и охватывали широкий политический спектр, варьируясь от монархистов до либералов. Творчество Эдмунда Бёрка повлияло на французских монархистских философов – Жозефа де Местра и Луи де Бональда, которые стремились восстановить естественный в их понимании порядок, опираясь на концепцию суверенитета Бога и обычное право. Термидорианское правительство сосредоточило свое внимание на «сохранении» интересов владельцев национальной собственности, полученной во время революции, а не на воплощении идеалов свободы, равенства и братства. После восстановления монархии в 1814 году возник запрос на примирение двух противоборствующих сторон постреволюционной Франции. Так, «доктринеры» (doctrinaires), группа умеренных роялистов, включая Гизо и Руайе-Коллара, стремились преодолеть противоречия между народным суверенитетом и божественным правом, утверждая суверенитет разума и справедливости. Между тем, политические и общественные деятели, связанные с журналом Le Conservateur (Шатобриан, Кергорле, Бональд и др.), подчеркивали важность обязанностей, проистекающих из естественного порядка, критиковали юридический позитивизм и сочетали приверженность к «здравым доктринам» легитимности монархической власти с защитой социальных прав и общественного мира. Статья завершается обсуждением причин неудачи этих попыток примирения французского общества после революции и реставрации.

Оставив в стороне неправильное использование слова «философ» в средствах массовой информации для обозначения почти любого автора, исключая писателей и историков, до сих пор в представлении большинства современная французская философия сформирована Фуко, Деррида и традицией деконструктивизма. Опять же отчасти из-за широко распространенного искажения, это устойчивое представление тем не менее свидетельствует о трудностях, с которыми сталкивается французская философия в попытке пересмотреть подходы к пониманию человека и его положения в мире, выходя за рамки чисто критического подхода. Таким образом, важность исследований Мишеля Бастита заключается в работе над тем, чтобы восстановить философию как отрасль знания, что является первым условием возобновления нашей связи с философской мудростью. В настоящей статье в общих чертах изложены его идеи и работы, продемонстрирована сила лишь части его аргументов. Но того, что изложено, кажется достаточным, чтобы понять, что главное, чему учит Мишель Бастит, состоит в том, что если мы хотим восстановить мудрость и уважительное отношение к природе, а также просто мирные и плодотворные отношения между людьми в обществе, то первое условие, которого следует придерживаться, – это вернуться к вещам, естественным и человеческим. Техническому манипулированию природой и даже самим человеком предшествует интеллектуальное манипулирование, которое приводит нас к мысли, что, в конце концов, вещи – ничто. «Вещи – это не вещи»: именно так можно резюмировать современное мышление, если мы согласимся ограничить философствование произвольным приданием концептам различных смыслов, которые только можно им приписать. Напротив, Мишель Бастит утверждает, что вещи необходимы и что как в практическом, так и в теоретическом подходе мы не можем обойтись без них. Это так, ибо в самой основе вещей всегда лежит действие, а действие, если можно так выразиться, является той реальной частью действительности, без которой просто не было бы бытия.