В статье проведен философско-методологический анализ эволюции представлений о кибернетике в соотнесении с развитием научной рациональности. Эволюция кибернетики представлена как восхождение от методологии «наблюдаемых систем» (Н. Винер) к методологии «наблюдающих систем» (фон Фёрстер) и к методологии саморазвивающихся рефлексивно-активных сред. Обоснована целесообразность становления нового перспективного направления постнеклассической кибернетики саморазвивающихся полисубъектных (рефлексивноактивных) сред, которая, с учетом соотнесения с предыдущими этапами развития кибернетики с классической и неклассической научной рациональностью, представлена нами как кибернетика третьего порядка. Анализ исходных оснований становления кибернетики третьего порядка проведен с учетом взаимосвязанных аспектов: философского, методологического, теоретического и методического. Представлен вариант модели саморазвивающихся полисубъектных (рефлексивно-активных) сред. Разработана система онтологий, задающих механизмы функционирования саморазвивающихся полисубъектных сред и организующих пространство коммуникаций активных элементов (естественного, искусственного интеллекта и их интегрированных образований), а также позволяющая интегрировать кибернетику первого, второго и третьего порядка. Рассмотрены отдельные социогуманитарные тренды в развитии кибернетики: от внешнего наблюдателя к распределенному наблюдателю; от монодисциплинарного к трансдисциплинарному подходу; от деятельностного подхода к субъектно-деятельностному и далее к субъектно-ориентированному подходу; от информации к активным знаниям; от этики целей к этике стратегических субъектов. Описаны потенциальные возможности использования кибернетики третьего порядка для повышения качества решения ряда актуальных научных и практических проблем управления социальными системами. Приведены сведения о направлениях апробации концепции кибернетики третьего порядка для совершенствования управления страной на основе системы распределенных ситуационных центров и результаты успешной апробации на международных научных конференциях.

Понимание различий между научными подходами к кибернетике затруднено из-за очень разных историй и интеллектуальных традиций России и Запада (США и Европы). В этой статье, во-первых, описываются особенности русского стиля научного мышления, в качестве примера рассматривается теория Александра Богданова (тектология) в контексте русской интеллектуальной традиции. Во-вторых, в статье сравниваются теории кибернетики Владимира Лепского и Стюарта Амплеби как представителей русской и американской интеллектуальных традиций. На Западе кибернетика второго порядка включает биологическую и социальную версии. Она происходит из «экспериментальной эпистемологии». Цель – в том, чтобы понять процессы познания на основе нейрофизиологических экспериментов. В результате кибернетики пришли к выводу, что наблюдателя (субъекта) нельзя исключать из науки. В основе биологической кибернетики лежит представление о том, как мозг создает описание мира. Самому миру уделяется немного внимания, поскольку он уже включен в восприятие наблюдателя. Социальная кибернетика опирается то, как люди действуют в мире. Считается, что теории или описания мира менее важны, чем соответствующие действия людей. Русская интерпретация кибернетики второго порядка развивает ее социальную вер- сию в контексте русской интеллектуальной традиции. В статье делается вывод о том, что описанные различия демонстрируют большой потенциал для совместной работы российских и западных ученых в целях обогащения и дальнейшего развития кибернетики на Востоке и Западе.

В предлагаемом аналитическом обзоре дискуссии о принципе универсализуемости на ее начальном этапе (1950–1960-е гг.) определяются ее теоретические истоки и узловые точки, реконструируются основные направления полемики и позиции авторов. Показывается, что проблемное поле дискуссии определяется: а) разным пониманием природы морали участниками дискуссии; б) расхождением этического и логического аспектов принципа универсализуемости. Дискуссия велась в двух направлениях: а) поиск этической интерпретации принципа универсализуемости; б) этическая критика принципа универсализуемости с позиций экзистенциалистских идей индивидуального морального выбора и поступка. В рамках первого направления предлагаются смысловые модели (версии) принципа универсализуемости, призванные превратить его в субстанциональный моральный принцип. Предложенные модели основаны на идеях беспристрастности, справедливости, равенства. В рамках второго направления ставится под вопрос связь морали с универсальностью и одновременно предлагаются модели согласования закона и поступка, призванные защитить идею универсальности от обвинений в репрессивности по отношению к индивидуальному. В статье рассматриваются основания и уязвимые места каждой из предложенных смысловых моделей принципа универсализуемости (в рамках первого направления), анализируется принципиальная возможность согласования закона и поступка на основе метода аналитической философии (в рамках второго направления) и предлагаются критические аргументы в адрес известных решений. Аналитическое понимание универсальности как универсализуемости суждений оценивается как метафизическое. Доказывается, что согласование универсального закона и идеи индивидуальности в границах метафизического понимания не может быть осуществлено. Указывается возможный путь решения проблемы: обращение к онтологическому понятию универсальности, при котором идея универсального закона может быть согласована с идеей личности.

Статья представляет собой анализ дискуссии об универсализуемости, которая имела место в моральной философии в 1970–1980-х гг. Я вижу две основные проблемы, которые привлекли больше внимания, чем другие. Первая проблема состоит в прояснении связи универсализуемости и обобщения. М.Д. Сингер отстаивал аргумент обобщения, а Р.М. Хэар защищал тезис универсализуемости. Хэар пытался опровергнуть позицию Сингера, используя методы философии обыденного языка, и утверждал, что в этике обобщение бесполезно и вводит в заблуждение. Я рассмотрел защиту Сингера и пришел к выводу, что он был прав и Хэар ошибался. Следовательно, аргумент обобщения лучше выражает связь универсальности и морали, чем учение Хэара об универсализуемости, а значит, всеобщность моральных принципов не противоречит существованию исключений. Вторая проблема состоит в фундировании применения категорического императива в теории релевантных описаний действий и в точном понимании разницы между максимами и тем, что максимами не является. В работе «Обобщение в этике» Сингер обратил внимание на эту тему, и философы предложили разные подходы к решению этой проблемы. Я описываю идеи Г.Д. Патона, Н. Поттера, О. О’Нил и М. Тиммонса. Патон выдвинул теорию телеологического закона. Согласно Поттеру, обобщенный каузальный критерий является лучшим критерием релевантности описания действий. О’Нил предложила теорию несогласованности намерений. Тиммонс защищал каузально-номологическую теорию. Я пришел к выводу, что телеологическая и каузально-номологическая теории не могут решить проблему релевантного описания действий, а обобщенный каузальный критерий и теория несогласованности намерений имеют свои ограничения. Из этого я заключил, что указанные подходы не могут быть основанием для прояснения связи между универсальностью и моралью, в отличие от подхода Сингера, которому, следовательно, лучше других удалось прояснить природу феномена универсальности в морали.

В статье ставится цель – показать специфику формулирования универсальных прескриптивных суждений о добродетельном поступке (моральных норм) в рамках аристотелевского этического учения. Для достижения поставленной цели проводится анализ концепции добродетели рассудительности (phronesis) в философии Аристотеля, показывается необходимость различать применение рассудительности в личном опыте совершения поступка и в получении интерсубъективного практического знания (episteme) о совершении добродетельного поступка. В соотношении с таким различением применения рассудительности определяется специфика этики как практического знания в отличие от индивидуального морального опыта, а также показывается ограниченность применения практического силлогизма, эксплицирующего реализацию рассудительности в качестве основного рационального механизма формирования интерсубъективного практического знания. Дополнительно проводится разделение универсальных прескриптивных суждений на содержательные и функциональные: первые раскрывают содержание действия, вторые – его структуру, т.е. в первом случае определяется, что именно должен сделать человек, во втором – каковым должно быть само действие, чтобы соответствовать правильной цели, а значит – правильному содержанию. При этом само правильное содержание узнается только в индивидуальном опыте и не может быть выражено универсально, не потеряв своей практической значимости. Делается вывод, что формулирование именно содержательных универсальных прескриптивных суждений в рамках практического знания Аристотеля невозможно. Этому мешает неразрешимая проблема соотношения общего и частного, перехода от дескриптивных суждений к прескриптивным. Однако возможно формулирование функциональных универсальных прескриптивных суждений. Они же составляют методологическую основу критики принятых в обществе моральных норм как мнений, основанных на прошлом положительном опыте совершения поступка.

В последние 20 лет все ключевые авторы, писавшие о состоянии постмодерна, либо стали заниматься другими исследованиями (Фредрик Джеймисон), либо провозгласили, что постмодерн мертв (Линда Хатчеон). С 2000 г., когда усталость от постмодерна стала очевидной для всех, различные исследователи, критики и теоретики стали предлагать свои концепции нашей эпохи. Однако все эти теории, акцентируя смену культурных парадигм, рассматривают культуру традиционно, не обращая внимания на тотальную диджитализацию и внедрение новых технологий в нашу жизнь. В двух концепциях нашего времени эти процессы, однако, становятся центральным местом. Это концепции диджимодерна и автомодерна. В фокусе внимания настоящей статьи – идея автомодерна, предложенная американским социальным теоретиком Робертом Сэмюэлсом в 2007–2009 гг. Последний считает, что наш мир характеризуется двумя противоречивыми тенденциями – автоматизацией и стремлением к автономности (личной свободе). С его точки зрения, первая чаще всего не позволяет достичь последней в силу определенных обстоятельств. На примере автомобиля, персонального компьютера, Интернета и т.д. Сэмюэлс показывает, чем именно сегодня является наша культура в широком смысле слова. Разбирая концепт «цифровой молодости», он также обращает внимание на формирование новой субъектности эры автомодерна. Наконец, наиболее интересная часть концепции автомодерна, актуальная сегодня более всего – это критика левых социально-философских концепций (Славой Жижек, Фредрик Джеймисон) и теорий культуры (Генри Дженкинс). В конце статьи упоминается новейшая книга Адама Гринфилда «Радикальные технологии: устройство повседневной жизни». Благодаря ей теория Сэмюэлса может быть верифицирована.

В статье говорится, что одной из ключевых проблем нашего понимания гражданского общества является то, как мы его себе представляем. При этом, во-первых, подчеркивается необходимость различать исторические типы гражданского общества: античный, новоевропейский и современный. Они аксиологически существенно различны, что не дает основания применять идеологические и методологические установки, разработанные для описания и анализа античного и новоевропейского типов к анализу современного гражданского общества. Во-вторых, обращается внимание на гносеологический аспект исследования гражданского общества, а именно, на сущностное изменение фундаментальной философской категории «всеобщее», без которой невозможно создание адекватной социальной теории, в нашем случае – теории гражданского общества. В-третьих, автор трактует понятие «гражданина» не в формально-правовом смысле, а в экзистенциально-личностном, включая его в контекст диалектики «Всеобщего-Особенного-Единичного». В-четвертых, автор исследует феномен современного гражданского общества как явление, порождаемое современным сложноорганизованным обществом, основополагающими качествами которого являются разнообразие и индивидуальность. Автор делает вывод, что гражданское общество не есть общество в привычном смысле слова, а представляет собой некую «почвенную структуру», своеобразный социальный «мицелий», оплодотворяющий социальную систему новыми возможностями. В заключении автор приводит в пример одну из классификаций зрелости гражданского общества, используемой международной исследовательской и просветительской организацией «Civicus», и делает вывод, что в современном мире разнообразия логика властных отношений предполагает кооперацию различных субъектов власти, в числе которых одним из наиболее влиятельных является гражданское общество.

В статье рассматривается изменение парадигмы исследования в контексте аналитической философии сознания. В настоящее время прблемы, связанные с философией сознания, представляются исключительно трудными. Как известно, у истоков аналитической философии сознания стояли две значимые философские программы: логический позитивизм и философия обыденного языка. Общей чертой обеих программ можно назвать отчетливый антиметафизический пафос. Этот пафос в значительной степени определил языковой характер исследований философских проблем сознания. Тем не менее, при реконструкции развития аналитической философии сознания после потери популярности логического позитивизма и философии обыденного языка можно обнаружить постепенное угасание этого пафоса и параллельное возвращение к философствованию традиционного метафизического типа. В работах исследователей, писавших в аналитической парадигме в течении последующих 30 лет, можно отметить значимый методологический отход от подобных взглядов. Также можно сказать, что современные исследования в области философии сознания в значительной мере разошлись в понимании целей и задач философии сознания с предшествовавшими программами. На основе общей картины развития аналитической философии сознания, полученной при реконструкции этих взглядов, автором делается вывод о смене изначальной антиметафизической исследовательской парадигмы. Причины этого изменения автор пытается обнаружить в основоположениях работах авторов, относимых к логическому позитивизму и философии обыденного языка. В настоящей статье рассматриваются тексты двух ведущих критиков метафизики в философии сознания: К. Гемпеля и Г. Райла. Данная реконструкция позволяет на основе предлагаемого анализа подвергнуть критике распространённое представление о методологическом единстве аналитической философии сознания.

В статье представлен сравнительный анализ теорий исторического повествования А.К. Данто и П. Рикёра. Синтетическое освоение Рикёром воззрений Данто интерпретируется как характерный феномен диалога герменевтики и аналитической философии, а в более широкой перспективе – современной европейской континентальной и англоамериканской философских традиций. Вариант аналитической философии истории, разработанный Данто, трактуется как сложившийся в русле преодоления эпистемологических установок логического позитивизма под влиянием платформы лингвистической философии, прагматизма и неопрагматизма, а также перспективизма Ф. Ницше и идей экзистенциализма. Рассмотрены основополагающие выводы «дескриптивной метафизики» истории Данто, оказавшие влияние на понимание им эпистемологических особенностей и онтологических допущений, характерных для исторической наррации. На поздней стадии эволюции своей философии истории Данто заговорил о радикальном вызове своим построениям со стороны воззрений Т. Куна, но так и не дал на них конструктивного ответа. Показано, что, несмотря на существенные философские расхождения, многие из моментов теории исторического повествования Данто, пришедшего в итоге своих размышлений к осознанию влияния на познание минувшего самого способа бытия человека в истории, оказались близки Рикёру. Исходя в целом при построении своих воззрений на теорию наррации из идей М. Хайдеггера и Х.-Г. Гадамера, Рикёр серьезно воспринял и «лингвистический поворот» в философии, инициированный Л. Витгенштейном. Позитивно оценивая анализ языка истории, предпринятый Данто, Рикёр справедливо критикует его за невнимание к формальным инструментам организации нарратива – сюжетной линии, интриге, композиции, которые накладывают свой отпечаток на его познавательные ресурсы и свидетельствуют о единстве истории и художественной литературы.